Она любила маму, сестру и отца, А он шел по дороге, не знавшей конца И если встречался конец, он прокладывал тропы. Она жила по законам в пределах норм, А он их не знал и рыбачил в шторм И, конечно, тонул, но умел тонуть, был опыт.
Она пела как ангел, а он как черт. Это был блюз, что, впрочем, не в счет, Она любила чай при свечах, а он пиво в таверне. Но однажды их столкнула судьба, Не пощадив ее сердца и его лба. Впрочем, если наоборот - тоже верно.
Ведь кто-то мягок, кто-то жесток, а кто-то упруг. Но никто не застрахован от хитрого вдруг. Я знаю, о чем пою, мой милый друг.
У них был разный строй и разный такт, Но они решили - пусть будет так, Если ты настоящий блюзмен, то все это не важно. И он пел про маму и про отца, А она о дороге, не знавшей конца, Хотя без пива порой он задыхался от жажды.
Так, соединяя тень и жару, Они терпели, любя игру, Он - стерильность, она - телефонность разлуки. Но однажды, вступая в квинтовый круг, Они вновь нарвались на хитрое вдруг И он взял свой похабный аккорд, О, проклятые руки.
Кто-то мягок, кто-то жесток, а кто-то упруг. Но никто не застрахован от хитрого вдруг. Ты тоже входишь в этот ряд, мой милый друг.
Теперь ей снятся цветы, а ему "Рота подъем!" И каждый поет, но уже о своем: Правда, он мелодичней, она с небольшим надрывом. И каждый берет свои рубежи И даже смеется, играя во ржи, Но не забывая о том, что эта рожь над обрывом.
И что кто-то мягок, кто-то жесток, а кто-то упруг. Но никто не застрахован от хитрого вдруг, Которое в одном лице и враг нам и друг.