Тысячу обид я безропотно вытерпел от Фортунато, но, когда он нанес мне оскорбление, я поклялся отомстить. Вы, так хорошо знающий природу моей души, не думаете, конечно, что я вслух произнес угрозу. В конце концов я буду отомщен: это было твердо решено, -- но самая твердость решения обязывала меня избегать риска. Я должен был не только покарать, но покарать безнаказанно. Обида не отомщена, если мстителя настигает расплата. Она не отомщена и в том случае, если обидчик не узнает, чья рука обрушила на него кару. Ни словом, ни поступком я не дал Фортунато повода усомниться в моем наилучшем к нему расположении. По-прежнему я улыбался ему в лицо; и он не знал, что теперь я улыбаюсь при мысли о его неминуемой гибели. У него была одна слабость, у этого Фортунато, хотя в других отношениях он был человеком, которого должно было уважать и даже бояться. Он считал себя знатоком вин и немало этим гордился. Итальянцы редко бывают истинными ценителями. Их энтузиазм почти всегда лишь маска, которую они надевают на время и по мере надобности, -- для того, чтобы удобнее надувать английских и австрийских миллионеров. Во всем, что касается старинных картин и старинных драгоценностей, Фортунато, как и прочие его соотечественники, был шарлатаном; но в старых винах он в самом деле понимал толк. Я разделял его вкусы: я сам высоко ценил итальянские вина и всякий раз, как представлялся случай, покупал их помногу. Однажды вечером, в сумерки, когда в городе бушевало безумие карнавала, я повстречал моего друга. Он приветствовал меня с чрезмерным жаром, -- как видно, он успел уже в этот день изрядно выпить; он был одет арлекином: яркое разноцветное трико, на голове остроконечный колпак с бубенчиками. Я так ему обрадовался, что долго не мог выпустить его руку из своих, горячо ее пожимая. Я сказал ему: -- Дорогой Фортунато, как я рад, что вас встретил. Какой у вас цветущий вид. А мне сегодня прислали бочонок амонтильядо; по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо, но у меня есть сомнения. -- Что? -- сказал он. -- Амонтильядо? Целый бочонок? Не может быть! И еще в самый разгар карнавала! -- У меня есть сомнения, -- ответил я, -- и я, конечно, поступил опрометчиво, заплатив за это вино, как за амонтильядо, не посоветовавшись сперва с вами. Вас нигде нельзя было отыскать, а я боялся упустить случай. -- Амонтильядо! -- У меня сомнения. -- Амонтильядо! -- И я должен их рассеять. -- Амонтильядо! -- Вы заняты, поэтому я иду к Лукрези, Если кто может мне дать совет, то только он. Он мне скажет... -- Лукрези не отличит амонтильядо от хереса. -- А есть глупцы, которые утверждают, будто у него не менее тонкий вкус, чем у вас. -- Идемте. -- Куда? -- В ваши погреба. -- Нет, мой друг. Я не могу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, вы заняты. Лукрези... -- Я не занят. Идем. -- Друг мой, ни в коем случае. Пусть даже вы свободны, но я вижу, что вы жестоко простужены. В погребах невыносимо сыро. Стены там сплошь покрыты селитрой. -- Все равно, идем. Простуда -- это вздор. Амонтильядо! Вас бессовестно обманули. А что до Лукрези -- он не отличит хереса от амонтильядо. Говоря так, Фортунато схватил меня под руку, и я, надев черную шелковую маску и плотней запахнув домино, позволил ему увлечь меня по дороге к моему палаццо. Никто из слуг нас не встретил. Все они тайком улизнули из дому, чтобы принять участие в карнавальном веселье. Уходя, я предупредил их, что вернусь не раньше утра, и строго наказал ни на минуту не отлучаться из дому. Я знал, что достаточно отдать такое приказание, чтобы они все до единого разбежались, едва я повернусь к ним спиной. Я снял с подставки два факела, подал один Фортунато и с поклоном пригласил его следовать за мной через анфиладу комнат к низкому своду, откуда начинался спуск в подвалы. Я спускался по длинной лестнице, делавшей множество поворотов; Фортунато шел за мной, и я умолял его ступать осторожней. Наконец мы достигли конца лестницы. Теперь мы оба стояли на влажных каменных плитах в усыпальнице Монтрезоров. Мой друг шел нетвердой походкой, бубенчики на его колпаке позванивали при каждом шаге. -- Где же бочонок? -- сказал он. -- Там, подальше, -- ответил я. -- Но поглядите, какая белая паутина покрывает стены этого подземелья. Как она сверкает! Он повернулся и обратил ко мне тусклый взор, затуманенный слезами опьянения. -- Селитра? -- спросил он после молчания. -- Селитра, -- подтвердил я. -- Давно ли у вас этот кашель? -- Кха, кха, кха! Кха, кха, кха! Кха, кха, кха! В течение нескольких минут мой бедный друг был не в силах ответить. -- Это пустяки, -- выговорил он наконец. -- Нет, -- решительно сказал я, -- вернемся. Ваше здоровье слишком драгоценно. Вы богаты, уважаемы, вами восхищаются, вас любят. Вы счастливы, как я был когда-то. Ваша смерть была бы невознаградимой утратой. Другое дело я -- обо мне некому горевать. Вернемся. Вы заболеете, я не могу взять на себ