Когда она с другим связалась, А я отпал как таковой — Какой она себе казалась Таинственной и роковой! Как недвусмысленно кипела Зубоскрежещущая страсть В том, как она не в такт хрипела Про «окончательнее пасть» — И в колебании недолгом В плену постылого жилья Меж чувством, стало быть, и долгом — Хоть долг, конечно, был не я.
Он был — исполнить волю рока: Уйти с печалью неземной, Чтоб милосердно и жестоко Прикончить то, что было мной. Насколько ей была по вкусу Роль разбивающей сердца Гордячки, собственнику-трусу Предпочитающей борца! Я все бы снес. Но горем сущим Мне было главное вранье: Каким бесстыдным счастьем сучьим Вовсю разило от нее!
Ей-Богу, зло переносимо, Как ураган или прибой, Пока не хочет быть красиво — Не упивается собой, Взирая, как пылает Троя Или Отечество; пока Палач не зрит в себе героя, А честно видит мясника. Но пафос, выспренность, невинность, Позор декора, срам тирад… Любезный друг, я все бы вынес, Когда б не этот драмтеатр!
Увы, перетерпевши корчу, Слегка похлопав палачу, Я бенефис тебе подпорчу И умирать не захочу. Ноябрь злодействует, разбойник. На крышах блещет перламутр. Играет радио. Покойник Пихает внутренности внутрь, Привычно стонет, слепо шарит Рукой, ощупывая грудь, Сперва котлет себе пожарит, Потом напишет что-нибудь…