одинокие божества на ладонь покрыты желтым льдом обветшалой тоски, и раскручивается вяло, но верно липкая лента бытового фашизма. бьешь соседа по морде, но приходит его сын с кулаками и желаньем денег, достаешь нож, попадаешь в тюрьму. безнадега, безнадега пахнет полынью, ванилью и мертвыми кошками, и умирает скот от нехватки внимания на заплесневелых зверофабриках, курицы ломают спички - тонкие шеи, пытаясь взлететь, я смотрю на это зло обреченно-весело в лицо всему настоящему, понимая во весь рост тоску кассира стоматологической клиники, забытую женщину не дошедшую до безопасности. и снова нож, и снова автомат калашникова, не получившие долю материнской любви, озверешие юноши, восполняют ее камнями в полицию, играют в богов и гитлера, мечутся по темным углам птицепитомника. замереть бы на полчасика, допить бы чай с красивой девушкой, и осознать себя человеком, но вселенская фабрика дает последний гудок, сотрясаются ржавые трубы, напоминают о судьбе титаника, и я хотел бы сжать кулаки, но пойду раздавать хлеб по улицам, преодоление личного, персонального зверя - путь зари, путь человека, слишком много скопилось злобы в чуланах вечности, но я выпью ее одним горлом, чтобы больше никому не хватило подлости, не хватило зависти, я буду ожившей кошкой из под трамвая для печального мальчика, я буду ветром истории, бьющим во все стороны. слишком много крестов на плечи для каждого, слишком много оргазмов для больного неполноценностью.
но я все же надеюсь отчаянно дожить до последнего дня всемогущества.