Эх, налей посошок, да зашей мой мешок- На строку – по стежку, а на слова – по два шва. И пусть сырая метель мелко вьет канитель И пеньковую пряжу плетет в кружева.
Отпевайте немых! А я уж сам отпоюсь. А ты меня не щади – срежь ударом копья. Но гляди – на груди повело полынью. Расцарапав края, бьется в ране ладья.
И запел алый ключ, закипел, забурлил, Завертело ладью на веселом ручье. А я еще посолил, рюмкой водки долил, Размешал и поплыл в преисподнем белье.
[Так плесни посошок, да затяни ремешок Богу, сыну и духу весло в колесо. И пусть сырая метель мягко стелет постель И земля грязным пухом облепит лицо.]
(В более ранних записях он это четверостишье поёт )
Перевязан в венки мелкий лес вдоль реки. Покрути языком – оторвут с головой. У последней заставы блеснут огоньки, И дорогу штыком преградит часовой.
- Отпусти мне грехи! Я не помню молитв. Но если хочешь – стихами грехи замолю, Но объясни – я люблю оттого, что болит, Или это болит оттого, что люблю?
Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все дотла. Но кое-как запрягла. И вон – пошла на рысях! Эх, не беда, что пока не нашлось мужика. Одинокая баба всегда на сносях.
И наша правда проста, но ей не хватит креста Из соломенной веры в "спаси-сохрани". Ведь святых на Руси – только знай выноси. В этом высшая мера. Скоси-схорони.
Так что ты, брат, давай, ты пропускай, не дури! Да постой-ка, сдается и ты мне знаком... Часовой всех времен улыбнется: - Смотри! – Подымет мне веки горячим штыком.
Так зашивай мой мешок, да наливай посошок! На строку – по глотку, а на слова - и все два. И пусть сырая метель все кроит белый шелк, Мелко вьет канитель да плетет кружева.